Иосиф Бродский

* * *
Повернись ко мне в профиль. В профиль черты лица
обыкновенно отчетливее, устойчивее овала
с его блядовитыми свойствами колеса:
склонностью к перемене мест и т. д. и т. п. Бывало,
оно на исходе дня напоминало мне,
мертвому от погони, о пульмановском вагоне,
о безумном локомотиве, ночью на полотне
останавливавшемся у меня в ладони,
и сова кричала в лесу. Нынче я со стыдом
понимаю — вряд ли сова; но в потемках любо
– дорого было путать сову с дроздом:
птицу широкой скулы с птицей профиля, птицей клюва.
И хоть меньше сбоку видать, все равно не жаль
было правой части лица, если смотришь слева.
Да и голос тот за ночь мог расклевать печаль,
накрошившую голой рукой за порогом хлеба.

1983

Joseph Brodsky

* * *
Turn to me sideways. You see, in profile, the features
tend to have a distinctness, a certainty that the face,
with its oval’s whorish ways of a wheel, seldom features
(given the wheel’s propensity to change places, etc.) After the race, at the end of a day, it used to remind me,
dead from the running far and wide, of a Pullman car,
of a mad, mad train in the night, stammering to a grind; me extending a palm for it to stop on and make a scar.
An owl would screech in the woods. Now, embarrassed, I get it: it could hardly have been an owl, but with the light weak, it was tempting to mix up an owl and a blackbird –
the bird of wide cheekbones, with the bird of the profile, the beak. And although you see less from the side, what you lose is all right (the right side of the face, as seen from the left). And besides, at night, that sound could peck up the blues and the bitter bread at the door that they left.

1983