Я прочел Гимн здоровью Маяковского – нарочито грубый, анти-интеллектуальный, предвосхищавший советское кондовство и даже нацистское, визиготское торжество животной агрессии – но последние две строчки напомнили мне совсем другой стих Генриха Сапгира Бабья деревня. Хотя и там и там все заканчивается удовлетворением изнемогающих самок волосатыми самцами.
Гимн здоровью
Среди тонконогих, жидких кровью,
трудом поворачивая шею бычью,
на сытый праздник тучному здоровью
людей из мяса я зычно кличу!
Чтоб бешеной пляской землю овить,
скучную, как банка консервов,
давайте весенних бабочек ловить
сетью ненужных нервов!
И по камням острым, как глаза ораторов,
красавцы-отцы здоровых томов,
потащим мордами умных психиатров
и бросим за решетки сумасшедших домов!
А сами сквозь город, иссохший как Онания,
с толпой фонарей желтолицых, как скопцы,
голодным самкам накормим желания,
поросшие шерстью красавцы-самцы!
1915
lib.ru
Бабья деревня
Белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.
Свиней в овраге он пасет.
Белесоглазый, белобровый,
кричит овцой, мычит коровой.
Один мужик в деревне. Вот —
белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.
Веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.
Зимой и летом кое в чем,
веревкой черной подпоясан.
Он много ест. Он любит мясо.
По избам ходит дурачок,
веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.
Вдова — хозяйка пожилая —
облюбовала пастуха.
Собой черна, ряба, суха
вдова — хозяйка пожилая.
Но сладок грех. Греха желая,
зазвала в избу дурака.
Пылая, баба пожилая
борщем кормила пастуха.
Урчал. Бессмысленно моргая,
таращил мутные глаза.
Так чавкал, что хрустело за
ушами — и глядел моргая.
Как сахар, кости разгрызал.
Пил молоко, как пес, лакая.
Насытился. Сидит, рыгая.
Как щели, мутные глаза.
Как быть, что делать бабе вдовой?
Он — как младенец. Спит пастух.
Тряпье. Капусты кислый дух…
Как быть, что делать бабе вдовой?
Она глядит: мужик здоровый,
литая грудь, на скулах пух.
Как быть? Что делать бабе вдовой?
В ней кровь разбередил пастух.
Вдруг ощутила: душит что-то,
Все учащенней сердца стук.
Босая — к двери. Дверь — на крюк!
К нему! Упало, брякнув, что-то
и разбудило идиота.
В его мычании — испуг.
— Не бойся! — жарко шепчет кто-то.
Все учащенней сердца стук…
Ночь. Ночь осенняя, глухая,
все холоднее, все темней.
На лампу дует из сеней.
Ночь, ночь осенняя, глухая.
В садах шуршит листва сухая.
Черна деревня. Нет огней.
Ночь! Ночь осенняя, глухая.
Все холоднее, все темней.
Спят на полу и на полатях.
Ворочаются на печи.
Как печи, бабы горячи.
И девкам душно на полатях.
Там сестры обнимают братьев
среди подушек и овчин.
Возня и вздохи на полатях.
Томленье, стоны на печи.
Парней забрали. Служат где-то.
Мужья — на стройках в городах.
В тайге иные — в лагерях.
Иных война пожрала где-то.
Зовут их бабы! Нет ответа.
Деваться девкам не-ку-да!
В солдатах парни, служат где-то,
в столицах, в дальних городах.
Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют вдовы тут и там.
Тоскуют жены по мужьям.
Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют девки, что невинны.
Тоскуют самки по самцам.
Тоскуют бедра, груди, спины –
тоскуют, воя, тут и там!
И лишь рябая — с идиотом.
Лежат, обнявшись. Дышит мгла.
Сопят. В любви рябая зла!
Блудит рябая с идиотом.
Лампадка светит из угла.
Христос с иконы смотрит: кто там?
А там — рябая с идиотом.
Сопит и трудно дышит мгла.
Вот лопоухий, редкобровый,
шерстистолобый идиот.
Уснул, открыв слюнявый рот.
Вот лопоухий, редкобровый
урод. Но сильный и здоровый.
Один мужик в деревне. Вот,
вот — лопоухий, редкобровый
и вислогубый идиот!
1958
rvb.ru
