• WHAT IS LOVE?
  • THE BLUE BOOK

From Russian, With Love

From Russian, With Love

Tag Archives: Lust

Львиная грива, проклятая прядь

29 Friday Mar 2013

Posted by Davíd Lavie in In Russian, Non-fiction, Original

≈ Leave a comment

Tags

Самсон, Lust, Spirituality, War

NB: Это эссе было опубликовано в укороченном варианте на сайте ja-tora.com под редакцией Иры Долгиной. 

Часть I – Между людьми и Богом

Богаты русские сказки сказаниями о подвигах славной троицы витязей–богатырей: Ильи Муромца, Добрыни Никитича да Алеши Поповича. Могучи они и морально устойчивы, справедливы и храбры. Служат им верой и правдой конь буланый да клинок булатный. Кольчугой торс богатырский покрыт, волóс прядь из под шлема торчит. С седла свисает огромная палица; у них басурманин на русское не позарится.

Они конечно же скорее варяги, нежели греки: дикие, неотесанные, возможно жестокие. Греческий Геракл, правда тоже не сенатор… но с полубогов взятки гладки. Принято считать, что образ Геракла есть архетип, олицетворивший подсознательные чаяния неолитских охотничьих народностей: символ силы, неуязвимости, непобедимости, успеха. Иными словами: Бонд (Джеймс Бонд); Юрий Гагарин (для романтиков, с ноткой надлома); Дональд Трамп (для неуемно амбициозных в области недвижимости, капитализма или же мирского успеха в целом). Иными словами – полубог.

У иудеев с многобожием строго, а, кто позарится на звание бога (т. е. Б–га) тому не позавидуют даже басурмане, попавшие под палицы Трех Богатырей; поэтому живой еврейский символ храбрости и свободолюбия мог быть максимум героем.

Наш герой Самсон, еврейский витязь в львиной шкуре, жил поистине героически, правда, немного à la russe, по принципу «наживаем себе большие трудности, которые с большим трудом ликвидируем».

Нередко позволял себе Самсон негероическое, а иногда, прямо скажем, беспардонное поведение. Как варяг–берсеркер часто входил в смертоубийственный раж, как русский богатырь был неутомим в битве и в застолье. Как любой мужчина, любящий жизнь, был он чрезвычайно охоч до женщин, особенно до типичных femme fatale – двуличных искусительниц, роковых барышень. И все же историю великого Самсона, судьи израилева, невозможно свести к банальному cherchez la femme. Если есть ключ к характеру этого могучего и противоречивого героя, то искать нужно не женщину, а Бога.

Неординарная связь еврейского богатыря с Всевышним проявляется еще до его рождения. Ангел возвещает о появлении на свет мальчика и говорит, что быть ему назареем. Ребенку дают имя Самсон – «солнечный» (от ивритского шемеш – «солнце»). «И начал Дух Господень действовать в нем в стане Дановом, между Цорою и Естаолом» (Книга Судей 13:25). Именно эта связь придает Самсоновым деяниям дерзость, стихийность и сверхмасштабность, которые становятся знаковыми чертами его характера. Умертвить тысячу человек челюстью осла, вынести городские ворота за десятки километров от города, уничтожить вражеские поля тремястами лисицами с горящими хвостами… Но эта же связь вселяет в Самсона роковую самоуверенность, которая приведет его к краху.

Кто еще посмел бы так фамильярно обратиться к Богу после побоища филистимлян: Ну и спас ты, Боже, слугу своего… Эффектно, не спорю. Ну и что же, Боже? Что мне теперь остается делать – потерять силу от жажды и стать добычей этой необрезанной когорты?! Но самоуверенность принимает недопустимые обороты: Самсон нарушает один за другим два завета назарейства – отказ от напитков из плода лозы и недопустимость нахождения рядом с трупами. За нарушение третьего и самого главного завета – не срезать волосы на голове – он поплатится зрением и честью.

Говорят, йоги и ламы, находящиеся в состоянии, наиболее близком к тому, что принято называть просветленным, часто умирают от рака. Несмотря на правильный образ жизни, здоровое питание, полное самообладание и чистоту души, их организм не выдерживает накала того канала, по которому осуществляется связь с высшим миром. Что если Самсоново нутро тоже восставало против бремени всесжигающей связи с Богом? Его постоянно тянуло на приключения и связи, которые могли привести лишь к беде. Был ли в этом высший умысел, иными словами – Божий промысел?

Часть II – Штирлиц–Шварценеггер–Шарон

Наш герой женился на филистимлянке умышленно, ибо филистимляне были правителями над евреями. Это было первое задание Самсона в роли шпиона. Будучи опытным кадровиком, Бог взрастил и направил самые яркие качества агента (неуемную похоть, предпочтение филистимлянок другим женщинам, умение лицедействовать) на обслуживание стратегических планов организации – освобождение израэлитов от филистимского гнета.

Филистимляне окружили город Газа, зная, что Самсон заночевал там с очередной пассией. Притаились за воротами, чтобы ночью он не ушел; брать собирались поутру. В полночь Самсон срывает врата Газы со стены и уносит их, вместе с петлями и столбами, на которых они крепились, к Хеврону, за 60 километров – действие во всех смыслах далекоидущее.

С этих пор в глазах филистимлян Самсон перестает быть просто дюжим малым, служащим могучему божеству, и превращается в бич поистине библейских пропорций – чуму и напасть, бога мести и Минотавра в едином воплощении. Додуматься до такого одновременно изощренного и топорного показа силы означало перевести диалог в совершенно иной регистр, перешагнуть далеко за рубеж пропорциональности, дать воробьям знать, что отныне в них будут стрелять исключительно из пушки. Зияющая пустота на месте выкорчеванных ворот обещала лишь одно: пощады от воина, готового на все и на все способного, не будет. Кто мог низвергнуть человека с хитростью и находчивостью Давида, с мощью и хвастливостью Голиафа? Разве что он сам.

Ночью проделывает Далила с солнечным богатырем свое черное дело. Третий и главный завет назарея невольно нарушен. Самсон схвачен, повязан, ослеплен, унижен. Издеваясь над былой мощью, его используют в качестве грубой физической силы: вместо вола ходит он по кругу, проворачивая жернов, перемалывающий зерно. И даже в этой мелкой детали заложено зерно страшной развязки. Что это – предсказание будущего или черный юмор Всевышнего?

Придет день великого празднества по поводу избавления народа филистимского от Самсона, и званые гости, насытившись каре ягненка и седлом барашка, попросят вывести виновника торжества, чтобы он, как лев с выдранными клыками и когтями, позабавил их своим жалким, комичным бессилием. Тогда маленький филистимский мальчик, сын тюремщика, мечтавший стать таким же сильным и смелым, как этот огромный дядя, поведет своего кумира в последний путь. Он подведет его к двум столбам в центре возвышения, а сам сядет под одним из них и будет смотреть с трепетом на слепого богатыря, который вдруг зарычит, будто настоящий лев, прокричит страшные слова и сокрушит каменный храм – и на белый день снизойдет кромешная тьма.

И связь Самсона с Всевышним будет скреплена навеки этим приношением, и будет Богу – Богово.

–––––––

Оригинал: http://ja-tora.com/lvinaya-griva-proklyataya-pryad/

Египетские ночи

22 Friday Mar 2013

Posted by Davíd Lavie in In Russian, Poetry

≈ Leave a comment

Tags

Lust, Pushkin, Women

Стихотворный отрывок из рассказа Пушкина Египетские ночи. Читает неповторимый Сергей Юрский.

Чертог сиял. Гремели хором
Певцы при звуке флейт и лир.
Царица голосом и взором
Свой пышный оживляла пир;
Сердца неслись к ее престолу,
Но вдруг над чашей золотой
Она задумалась и долу
Поникла дивною главой…

И пышный пир как будто дремлет,
Безмолвны гости. Хор молчит.
Но вновь она чело подъемлет
И с видом ясным говорит:
В моей любви для вас блаженство?
Блаженство можно вам купить…
Внемлите ж мне: могу равенство
Меж нами я восстановить.
Кто к торгу страстному приступит?
Свою любовь я продаю;
Скажите: кто меж вами купит
Ценою жизни ночь мою? —

— Клянусь… — о матерь наслаждений,
Тебе неслыханно служу,
На ложе страстных искушений
Простой наемницей всхожу.
Внемли же, мощная Киприда,
И вы, подземные цари,
О боги грозного Аида,
Клянусь — до утренней зари
Моих властителей желанья
Я сладострастно утолю
И всеми тайнами лобзанья
И дивной негой утомлю.
Но только утренней порфирой
Аврора вечная блеснет,
Клянусь — под смертною секирой
Глава счастливцев отпадет.

Жизненно, не правда ли? Ведь происходит это чаще, чем кажется.

Тоскуют бедра, груди, спины…

12 Tuesday Mar 2013

Posted by Davíd Lavie in In Russian, Poetry

≈ Leave a comment

Tags

Archetype, Lust, Women

Я прочел Гимн здоровью Маяковского – нарочито грубый, анти-интеллектуальный, предвосхищавший советское кондовство и даже нацистское, визиготское торжество животной агрессии – но последние две строчки напомнили мне совсем другой стих Генриха Сапгира Бабья деревня. Хотя и там и там все заканчивается удовлетворением изнемогающих самок волосатыми самцами.

Гимн здоровью

Среди тонконогих, жидких кровью,
трудом поворачивая шею бычью,
на сытый праздник тучному здоровью
людей из мяса я зычно кличу!

Чтоб бешеной пляской землю овить,
скучную, как банка консервов,
давайте весенних бабочек ловить
сетью ненужных нервов!

И по камням острым, как глаза ораторов,
красавцы-отцы здоровых томов,
потащим мордами умных психиатров
и бросим за решетки сумасшедших домов!

А сами сквозь город, иссохший как Онания,
с толпой фонарей желтолицых, как скопцы,
голодным самкам накормим желания,
поросшие шерстью красавцы-самцы!

1915
lib.ru

Бабья деревня

Белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.
Свиней в овраге он пасет.
Белесоглазый, белобровый,
кричит овцой, мычит коровой.
Один мужик в деревне. Вот —
белесоглазый, белобровый,
косноязычный идиот.

Веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.
Зимой и летом кое в чем,
веревкой черной подпоясан.
Он много ест. Он любит мясо.
По избам ходит дурачок,
веревкой черной подпоясан,
на голом теле — пиджачок.

Вдова — хозяйка пожилая —
облюбовала пастуха.
Собой черна, ряба, суха
вдова — хозяйка пожилая.
Но сладок грех. Греха желая,
зазвала в избу дурака.
Пылая, баба пожилая
борщем кормила пастуха.

Урчал. Бессмысленно моргая,
таращил мутные глаза.
Так чавкал, что хрустело за
ушами — и глядел моргая.
Как сахар, кости разгрызал.
Пил молоко, как пес, лакая.
Насытился. Сидит, рыгая.
Как щели, мутные глаза.

Как быть, что делать бабе вдовой?
Он — как младенец. Спит пастух.
Тряпье. Капусты кислый дух…
Как быть, что делать бабе вдовой?
Она глядит: мужик здоровый,
литая грудь, на скулах пух.
Как быть? Что делать бабе вдовой?
В ней кровь разбередил пастух.

Вдруг ощутила: душит что-то,
Все учащенней сердца стук.
Босая — к двери. Дверь — на крюк!
К нему! Упало, брякнув, что-то
и разбудило идиота.
В его мычании — испуг.
— Не бойся! — жарко шепчет кто-то.
Все учащенней сердца стук…

Ночь. Ночь осенняя, глухая,
все холоднее, все темней.
На лампу дует из сеней.
Ночь, ночь осенняя, глухая.
В садах шуршит листва сухая.
Черна деревня. Нет огней.
Ночь! Ночь осенняя, глухая.
Все холоднее, все темней.

Спят на полу и на полатях.
Ворочаются на печи.
Как печи, бабы горячи.
И девкам душно на полатях.
Там сестры обнимают братьев
среди подушек и овчин.
Возня и вздохи на полатях.
Томленье, стоны на печи.

Парней забрали. Служат где-то.
Мужья — на стройках в городах.
В тайге иные — в лагерях.
Иных война пожрала где-то.
Зовут их бабы! Нет ответа.
Деваться девкам не-ку-да!
В солдатах парни, служат где-то,
в столицах, в дальних городах.

Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют вдовы тут и там.
Тоскуют жены по мужьям.
Тоскуют бедра, груди, спины.
Тоскуют девки, что невинны.
Тоскуют самки по самцам.
Тоскуют бедра, груди, спины –
тоскуют, воя, тут и там!

И лишь рябая — с идиотом.
Лежат, обнявшись. Дышит мгла.
Сопят. В любви рябая зла!
Блудит рябая с идиотом.
Лампадка светит из угла.
Христос с иконы смотрит: кто там?
А там — рябая с идиотом.
Сопит и трудно дышит мгла.

Вот лопоухий, редкобровый,
шерстистолобый идиот.
Уснул, открыв слюнявый рот.
Вот лопоухий, редкобровый
урод. Но сильный и здоровый.
Один мужик в деревне. Вот,
вот — лопоухий, редкобровый
и вислогубый идиот!

1958
rvb.ru

Letters To a Friend in Rome

29 Friday May 2009

Posted by Davíd Lavie in Brodsky, From Russian, Poetry

≈ Leave a comment

Tags

Brodsky, Lust, Money, Old World, Women

Письма римскому другу (из Марциала)

Нынче ветрено и волны с перехлестом.
Скоро осень, все изменится в округе.
Смена красок этих трогательней, Постум,
чем наряда перемена у подруги.

Дева тешит до известного предела –
дальше локтя не пойдешь или колена.
Сколь же радостней прекрасное вне тела:
ни объятья невозможны, ни измена!

Посылаю тебе, Постум, эти книги.
Что в столице? Мягко стелют? Спать не жестко?
Как там Цезарь? Чем он занят? Все интриги?
Все интриги, вероятно, да обжорство.

Я сижу в своем саду, горит светильник.
Ни подруги, ни прислуги, ни знакомых.
Вместо слабых мира этого и сильных –
лишь согласное гуденье насекомых.

Здесь лежит купец из Азии. Толковым
был купцом он — деловит, но незаметен.
Умер быстро — лихорадка. По торговым
он делам сюда приплыл, а не за этим.

Рядом с ним — легионер, под грубым кварцем.
Он в сражениях империю прославил.
Сколько раз могли убить! а умер старцем.
Даже здесь не существует, Постум, правил.

Пусть и вправду, Постум, курица не птица,
но с куриными мозгами хватишь горя.
Если выпало в Империи родиться,
лучше жить в глухой провинции у моря.

И от Цезаря далёко, и от вьюги.
Лебезить не нужно, трусить, торопиться.
Говоришь, что все наместники — ворюги?
Но ворюга мне милей, чем кровопийца.

Этот ливень переждать с тобой, гетера,
я согласен, но давай-ка без торговли:
брать сестерций с покрывающего тела –
все равно что дранку требовать от кровли.

Протекаю, говоришь? Но где же лужа?
Чтобы лужу оставлял я — не бывало.
Вот найдешь себе какого-нибудь мужа,
он и будет протекать на покрывало.

Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
“Мы, оглядываясь, видим лишь руины”.
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им…
Как там в Ливии, мой Постум, — или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?

Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще… Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.

Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.

Скоро, Постум, друг твой, любящий сложенье,
долг свой давний вычитанию заплатит.
Забери из-под подушки сбереженья,
там немного, но на похороны хватит.

Поезжай на вороной своей кобыле
в дом гетер под городскую нашу стену.
Дай им цену, за которую любили,
чтоб за ту же и оплакивали цену.

Зелень лавра, доходящая до дрожи.
Дверь распахнутая, пыльное оконце,
стул покинутый, оставленное ложе.
Ткань, впитавшая полуденное солнце.

Понт шумит за черной изгородью пиний.
Чье-то судно с ветром борется у мыса.
На рассохшейся скамейке — Старший Плиний.
Дрозд щебечет в шевелюре кипариса.

март 1972

Иосиф Бродский

Letters To A Friend In Rome (reading Martial)

What a gale we have today – the sea is livid.
Autumn’s coming, with its hues and leafy tresses.
Its kaleidoscope, dear Postum, is more vivid
Than the colors of a lady’s changing dresses.

One may only get so frisky with a beauty –
Knees and elbows signify forbidden places.
How delightful, then, is disembodied Beauty:
Disappointments are as likely as embraces.

I enclose for you some books on plants and potting.
What is Rome like? Sunny speeches? Stormy weather?
How is Caesar? What’s he up to? Ever plotting?
Ever plotting more debauchery, I gather.

I am sitting in my garden; lamps are burning.
Not a soul around, not even an acquaintance.
While the mighty and the meek the Earth are churning
All I hear is insects droning in a cadence.

There’s a merchant buried here – a savvy merchant –
Inconspicuous, yet shrewd, from Asia Minor.
Died of flu, he did. I’m sure he sailed searching
For more business, not exactly just to lie here.

There’s a legionnaire, beneath a rough-hewn stone pile.
Countless victories he won for Roman glory;
Courting death a thousand times! – and dying senile.
There’s no justice, Postum; it’s the same old story.

Let them say that only fools are truly blissful,
But misfortune has for fools its own allowance.
If your homeland is an empire, none too peaceful,
Life is safer in a far-flung, seaside province.

Far from many an unfortunate encounter,
Caesar’s pleasers and, you know, the need to bother;
All the governors take bribes, you’ll counter?
Better bribes than lives, is how I see it, brother.

Through this downpour I will stay with you, hetaera.
Let’s not haggle, though; besides, the beds are singles.
Being a human blanket costs how much?! By Hera!
Tell a roof it owes you shelter, plus some shingles.

What was that you say – I leak? But where’s the puddle?
I have never left a puddle as a lover.
Find a hubby for yourself, so you could huddle;
Then your bed will have more leaks than you could cover.

More than half our lives is gone – a case for ruing?
As this time-worn slave once told me, frail and pallid,
“Looking back,” he said, “we make out only ruins.”
A barbaric thing to say, of course, – but valid.

In the mountains there was fog and heaps of daisies;
Now I need a great big pitcher and some water –
How’s that war with… oh, that province with those crazies?
Wasn’t it last year that we just fought her?

Say, remember that old girl, your former mistress?
With an appetite for men – a real mantis –
Good in bed, you said… Well, she is now a priestess.
Priestess, Postum! and the mighty gods’ apprentice.

Do come visit – we’ll drink wine, you’ll try my cornbread.
Then you’ll tell me all the latest perturbations.
In the garden I’ll put out an ancient daybed,
And at night, I’ll point out the constellations.

Soon, your friend, who likes multiplication,
Will depart to pay a debt he owes division.
Every sesterce I saved up for that vacation
Will now go towards a burial provision.

To the House where the hetaerae ply their calling
Ride that jet-black mare of yours – a splendid mount;
Offer them the price they charged for moaning;
Have them weep for me now, for the same amount.

Laurel leaves so green they shiver on the branches.
Door ajar, a dusty window, distant shoreline.
An abandoned chair, a bed, two lonely benches.
Simple fabric that’s absorbed the midday sunshine.

Pontus heaving just beyond the stone-pine hedgerow.
At the cape, a ship and winds engaged in battle.
On a weathered stump, the Elder Pliny’s shadow.
In a cypress tree, a blackbird’s chirpy prattle.

March 1972

Joseph Brodsky

https://fromrussian.files.wordpress.com/2013/11/mihail-kozakov-pis_ma-rimskomu-drugu-d0b8osif-brodskiymuzofon-com.mp3

Create a website or blog at WordPress.com